Рем Уланов, командир СУ-76

Когда вывалился наружу, увидел, что нет и колеса, а ступицы стоят в небольшом углублении в мерзлой земле. Капитан Семенов, сидевший со мной рядом в кабине, получил ранения в живот и в ноги. А офицера связи ударило оторвавшейся фарой и выбросило из кузова Пока он ходил за санитарами, мы пролежали на морозе часа два. У меня была контузия, химический ожог, обморожение рук, носа и ушей и множество мелких царапин на левой руке и ноге. Не знаю, что стало с капитаном. А я, пролежав три недели на соломе эвакогоспиталя, был выписан в батальон выздоравливающих.

По дороге в город Овруч увидел колонну полка новеньких СУ-76. Сердце мое учащенно забилось. Если не попаду в свой полк, так хоть в этот попрошусь. Начальник штаба в щегольском меховом жилете, подозрительно оглядев меня,— в шинели с вырванной полой, небритого, с обмороженной мордой и изжеванным танкошлемом на нечесаных патлах,— посоветовал набраться сил, привести себя в вид, достойный сержанта Красной Армии. Надо полагать, что он был прав. В Овруче, узнав, что я механик-водитель и шофер, меня «купил» представитель 26-й отдельной роты охраны штаба 13-й армии. Там меня посадили на единственный в роте трофейный танк T-IV. Попробовав его на ходу и проехав несколько десятков километров, я мог оценить его ходовые качества и удобство управления. Они были хуже, чем у СУ-76.

Огромная семискоростная коробка передач, располагавшаяся справа от водителя, утомляла жаром, воем и непривычными запахами. Подвеска танка была жестче, чем у СУ-76. Шум и вибрация от мотора «Майбах» вызывала головную боль. Танк пожирал огромное количество бензина. Десятки ведер его нужно было заливать через неудобную воронку. Вернувшийся старый механик стал настойчиво добиваться, чтобы его посадили на старое место. Против меня он стал плести интриги: дескать, Уланов ленив, много спит, машина грязная и вообще личность подозрительная. И добился своего. Место это было тепленькое: штаб армии ближе двадцати километров к переднему краю не приближался, а в танке было не более пяти снарядов. И тогда меня пересадили на броневичок БА-64.

В мае 1944 года мне предложили поехать в танковое училище в Москву. Я с радостью согласился. Но вместо Москвы нас, несколько человек, привезли в город Кременец на Западной Украине на курсы младших лейтенантов 13-й армии. Наши протесты не возымели действия. Последовала угроза исключения из комсомола. Пришлось смириться.

На трехмесячных курсах готовили командиров стрелковых и пулеметных взводов, я попал в пулеметный. Основными предметами обучения была политподготовка, тактика и материальная часть. Требовалось, чтобы курсант мог с завязанными глазами разобрать и собрать пулеметы: станковый «Максим», «Дегтярев» пехотный и немецкий MG-34. В конце августа 1944 года я был выпущен младшим лейтенантом, командиром пулеметного взвода. По приказу о выпуске моя фамилия шла под номером 232.

При формировании части в городе Дембе в Польше в полк приехал офицер. В кожаной куртке и с танковыми эмблемами. Согласно директиве Штаба фронта он отыскивал самоходчиков, по разным причинам попавших в пехоту.

Подойдя к нему, я сообщил, что я механик-водитель СУ-76.

- А командиром орудия сможешь быть?

- Смогу.

Через 15 минут, сдав свой взвод заместителю, я сидел в грузовике, увозившем «выловленных» самоходчиков. В 1228-м самоходно-артиллерийском полку я получил старенькую, но исправную машину. Механиком был харьковчанин Писанко 1927 года рождения. Худенький, слабенький, с красным носом. Но очень исполнительный.

Дорогой Писанко! Ты спас мне жизнь, вовремя остановив машину на ночной переправе через Вислу, когда я, идя впереди, неожиданно провалился в пролом настила...

Наводчиком у нас был пожилой Мигалатьев - артиллерист еще в первой мировой войне. Заряжающим — Царев с тяжелой 152-мм самоходки, радующийся тому, что не придется таскать сорокакилограммовые снаряды: у нас-то они весили всего по 12,5 кг. В тот же день мы получили инструктаж, как бороться с «Тиграми». Становитесь по две машины. Одна открывает огонь и, пятясь назад, выманивает «Тигра». Когда он подставит свой бок, другая бьет по нему с расстояния не более 300 метров. Наука была предельно простой!

После ночного восьмидесятикилометрового марша и форсирования Вислы мы зарыли в капониры пять машин нашей батареи на километровом фронте. С восходом солнца немецкая артиллерия начала обстрел наших позиций. Он продолжался до темноты. Так продолжалось трое суток. Я обратил внимание на то, что многие немецкие снаряды не взрывались. Точных подсчетов не вел, было не до того, но примерно из 10 снарядов два не взрывались. Один снаряд влетел в бруствер моего капонира и не взорвался. Сначала мы на него косились с опаской. Потом привыкли и успокоились.

На третьи сутки пошли танки. «Тигров» среди них не было. Правее нас зарылись противотанковые пушки ИПТАПа (истребительно-противотанкового артиллерийского полка). Общим огнем несколько танковых атак было отбито. Оставшиеся целыми немецкие машины уходили назад задним ходом. Очень нам помогали наши штурмовики Ил-2! С небольшой высоты они били по танкам реактивными снарядами, которые едва нас не задевали. При корректировке огня я пользовался перископом-зеркалкой. Но наблюдать через него было неудобно — при выстреле он дергался вместе с машиной. Мигалатьев посоветовал мне не пользоваться этой железкой, а смотреть напрямую. Сначала от ударной волны, идущей от дульного тормоза, закрывались глаза. Но потом привык и стал четче делать поправки.

Место, где мы стояли, было неудачное — чистое поле. И нам во избежание потерь пришлось отойти назад к польской деревне. Жители ее ушли или попрятались в подвалы, а стаи ошалевших от страха гусей белым пухом отлетали от мест, куда, разрываясь, падали снаряды. Машина моя стояла под сливовым деревом и я, не вылезая из башни, все ел, ел и ел вкусные ягоды. На второй день у меня расстроился желудок. На четвертый день меня увезли в госпиталь. Там определили — дизентерия. Как вредна неумеренность в еде!

Через 12 дней я вернулся в полк и доложил об этом помощнику начштаба. Он сказал «А у нас был твой однофамилец». Я сказал «Так это я и есть». Посмотрев на меня и все поняв, отдал распоряжение, чтобы меня кормили и в офицерской столовой, и на солдатской кухне. Поблагодарив его, я спросил, когда получу машину. Ответ был прост — когда кого-нибудь из командиров самоходки убьют.

Ждать пришлось недолго. К счастью, никого не убили. Командир полка подполковник Турганов приглядел себе одного лейтенанта из 4-й батареи. Вот туда я и направился.

Новый мой экипаж — люди все уже немолодые — встретил меня недоверчиво. Наводчик Щукин и механик Перепелица годились мне в отцы: им было под сорок, а мне еще не исполнилось и двадцати. А заряжающий Яшка Воронцов был старше меня на пять лет.

Надо отметить, что в иерархической лестнице танкового экипажа заряжающий — или, как некоторые выражались, «затыкающий»,— был ее нижней ступенькой. Командир самоходки, офицер, был полновластным хозяином своей машины и людей. Идеалом был строгий, грубоватый, но справедливый лейтенант. Мямли, слюнтяи, заискивающие перед экипажем долго на своем месте не держались. Наводчик, обязанность которого состояла в уходе за орудием, приборами наводки и наблюдения, сортировке и раскладке снарядов,— а самое главное, в меткой стрельбе,— заменял командира при его отсутствии. Механик-водитель отвечал за работу двигателей, трансмиссии, ходовой части, командовал при заправке бензином или антифризом, следил за аккумуляторными батареями. Он мог поспорить с командиром относительно маршрута движения по пересеченной местности и преодоления препятствий. Нижняя же ступенька чистила снаряды от консервационной смазки, выколачивала грязь из траков, бегала на кухню с котелками и выполняла всю черную работу.

Перепелица и Щукин как бы вскользь проверяли мои знания машины и стрельбы из пушки. Почувствовав, что устройство машины я знаю хорошо, Перепелица спросил, а не был ли я механиком СУ-76? Получив утвердительный ответ, подобрел. Через некоторое время, оказав мне честь, предложил есть из одного с ним котелка. Щукин и Воронцов ели из другого. Свой офицерский доппаек я передавал в общие запасы. Выполнял вместе с экипажем все тяжелые работы. После нескольких удачных боевых эпизодов, когда мы, подбив немецкий бронетранспортер, стали обладателями различных трофеев — поповских риз, рулона красивого бархата, камней для зажигалок,— мои взаимоотношения с экипажем стали нормальными. Хотя я все время и чувствовал покровительство старших.