Ствол длинный, жизнь короткая... - Я не собирался быть артиллеристом. Учился на офицера-минометчика. Училище было снято, направлено на Сталинградский фронт и все влилось в 169-ю стрелковую дивизию. А я за 5 минут переквалифицировался, так сказать, стал не минометчиком, а истребителем танков 45-мм пушки. И оставался до конца войны, но в разных системах. Скажем, 57-миллиметровая, потом — 76-милллиметровая... - Скажем, 122-мм пушки-гаубицы, 152-мм и выше стоят где-то за три-пять километров от пехоты. А истребители танков стоят, как правило, рядом с пехотой, «сорокапятка» рядом так... или где-то на полсотни метров сзади пехоты. И когда пехота поднимается в атаку, то катишь пушку, вместе с пехотой подавляешь огневые точки. Тут ты оказываешься в невыгодной позиции. Скажем, пулемет немецкий начинает лупить. Солдат, он там укрылся под бугор, а ты пушку катишь, а они лупят по тебе. Гаубицы же — их все-таки не катят, они окопаны, они стоят. Вот в этом разница. Как говорится, ствол длинный, а жизнь короткая у нашего брата-то, вот... - «Сорокапятка» — первая. Вторая — это уже когда я после ранения вернулся... попал на 57-миллиметровую. В сорок третьем. И в сорок третьем, опять уже после ранения, я попал на 76-миллиметровую [за войну Бадигин был 5 раз ранен — под Сталинградом, под Луганском, потом — не указано, два ранения в Познани — В. Потапов]. В Берлин входили с 76-миллиметровыми пушками. - И стреляли с незакрытых позиций? - Ну, в уличных боях какие там закрытые? Там катишь ее. Штурмовые группы: пехота, пушка 76-миллиметровая, танк один. И вот задача: вот дом, помочь пехоте. Начинаем мы лупить по подвалам. Фаустники, они, как правило, из подвалов стреляли. Их оттуда выковыриваем. Снарядов не жалели. не то что на Украине, когда в обороне стояли — на ствол один снаряд на день дадут, и все. Тут снарядов не жалели, потому что было их достаточно и каждый посланный снаряд сберегал жизнь наших солдат-то. - Ну, «сорокапятка»... Вообще-то это замечательная пушка! В ней пятьсот сорок килограммов веса — очень маневренная, ее легко катить. Даже если в воронку когда угодил, то можно самим вытащить... Очень точно бьет. Но пробивная сила по танкам мала. Когда появились новые эти, «Тигры», она не брала их, даже в бок не брала! Потом ее сняли совсем. Вышла 57-миллиметровая. Эта более мощная и снаряд потяжелей. И прямой-то выстрел у нее побольше. Отличное орудие! И точность отменная. А в 43-м году мы получили подкалиберные снаряды. Знаешь, это замечательный снаряд! Значит, он делался из легкого сплава, а в середке был сердечник вольфрамовый. И вот когда он попадал в танк, сам снаряд разрушался, а вся кинетическая сила падала на сердечник, и он пробивал насквозь [после войны конструкцию изменили и снаряд распадался при выстреле и дальше летел один наконечник — В.Потапов]. Скажем, в борт попал с 700–800 метров — насквозь прошивал. - Наводчик в артиллерийском расчете — основная фигура. Почти все от него зависит, понимаете? Ведь по танку бить — сложность стрельбы в чем? Танк перемещается все время. Если он стоит, его легко поразить. Вот упредить... Всеми качествами, присущими стрельбе по движущейся цели наводчик должен владеть. Хладнокровие, оно вырабатывается пОтом — хоть ты напряжен, но твоя голова свежо работает, ты все оцениваешь. И вот если такой наводчик, тогда успех дела обеспечивался. Командиром орудия я стал со Сталинграда... Там командира орудия ранило. И я стал командиром орудия, и так всю войну. - А сколько наводчиков за войну было? - Всех-то и не вспомню... Раненые были и убитые были... Почему-то мне 8 августа сорок четвертого года вспоминается... Мы тогда потеряли три пушки, половину личного состава, хотя и знали, что немец будет наступать, скажем, в десять часов знали! Разведка у нас работала, предупредили... Такая там была мешанина! Там столько наших ребят легло! - Всю войну мы прошли и проспали то в ровике, в лучшем случае если он накрыт крышками от снарядных ящиков или плащ-палаткой, а то и так прямо... - Что — танк? Если, скажем, танк знает где пушка, тогда шансов мало. А вот если не знает, тут уже легче. Главное заключается в том, чтобы правильно выбрать позицию. Надо предугадать по рельефу местности, в каком направлении водитель или командир поведет машину. Это можно предугадать. Если впереди возвышенность, танк никогда на нее не полезет, он обязательно будет огибать. Вот надо так выбирать позицию, чтобы его боковая броня показалась, когда он будет огибать. Тогда можешь смело подпускать его, скажем, на 400 метров, потому что борт ты прожжешь одним снарядом. - Если неправильно позицию выберещь, он будет в лоб идти. А в лоб «сорокапятки», хоть им и ствол нарастили, они не брали: отлетает снаряд — и все тут! Как горох отлетает! Их и заменили на 57-миллиметровые. Эти и лобовую броню прошивали. Метров на 600–700 они прошибали любой танк очень хорошо подкалиберными снарядами. Они появились у нас в 43-ем году впервые. Многое изменили... Противник не ждал и вдруг — что такое? Раньше тоже ходили в атаку танки — потери не такие были. А тут вышли — ни один не вернулся. - Бои с танками, вот как сейчас на картинках рисуют, чтоб весь расчет, все семеро у пушки,— мы так никогда в жизни не делали. У пушки остаются два человека: заряжающий и наводчик. Все остальные в боковых ровиках с ручным пулеметом да с автоматами сидят. Ящики заранее ставятся — два-три ящика со снарядами. Вполне достаточно. Если нет, то сразу тут выскочит заряжающий, как увидит, что один израсходован ящик и осталось только два. Так уже выработалось автоматически. - И тут что важно, это, знаете, приходит со временем — угадать момент! Близко подпустишь — а танк ведь может развить скорость, когда огневая позиция рядом. Снарядом он же не всегда возьмет пушку, когда она окопанная. Ее только и видать: щиток и ствол почти по земле... И танк может ворваться на огневую позицию и подмять пушку, если неудачно ударил по нему. Ведь танк, даже если и пробьешь броню, не всегда остановится. Какой загорится, а какой и дальше попрет! Вот у нас такой случай был 8 августа 1944 года на Рижском плацдарме: врезали мы по танку, смотрим — есть, а все-таки он орудие смял. Дошел на большой скорости и раздавил. Если есть возможность, обязательно надо танк сжечь... Бадигин за войну сжег семь танков. Семь. Много это или мало? Иного послушать, он за один бой больше наворотил. Но Бадигин — человек точный и щепетильный. Семь — значит семь. Так много это или мало? Много. Очень много! Если бы наше каждое противотанковое орудие уничтожило бы хотя бы по одному танку, немцам уже к середине войны нечем было бы воевать! - И был заведен порядок, кем — не знаю. Нам зимой давли о сто граммов. Я сам не пил вообще, в войну не пил почему-то: выдавали — я не пил. Почему-то неуверенно себя тогда чувствовал. Но когда давали ордена, я тут, конечно, принимал участие... Бадигин вспоминает о наводчике Валиеве из Чимкента. - Он пользовался колоссальным авторитетом. Скажем, откопать ровик, площадку, почистить орудие, следить за автоматами — так он пощады не давал. Хоть один снаряд выстрелил и если перерыв, все — чисти пушку! А ребятам это не нравилось. Без пушки мы бы мертвые были. Чтобы лопаты у меня чистые, наточенные — все на нем висело. Скажем, атака. Валиев, он на первый взгляд вроде и медлительный, но делал все уверенно, точно, лишнего движения не будет. Заряжающий — Hауменов. Он гигант был. Он два ящика снарядов брал, больше ста килограммов, и на «студебеккер» клал... - В городе Познани шли уличные бои. И чем ближе мы к крепости подходили, тем сопротивление больше. Как выстрелим, так пушку откачнет назад по камням. Ее ни черта не закрепишь — там же камень. Катишь ее и стреляешь. А выстрелишь — она назад едет. Надо на станину садиться и опять катить и опять стрелять. И вечером это было. Обычно идешь вдоль стенки и если опасно, в окошко куда-нибудь запрыгнешь сразу. А тут мы только стали улицу пересекать — рядом ж-жиг, ж-жиг: мины. Слышу, кричат: «Валиева ранило!» Мы его подхватили, перевязывать некогда — надо вытаскивать. Вытащили его, у него палец болтается. Он говорит: отрежьте его. Ну что же, перевязывать мешает — взяли и отрезали... И я... думал, что одна нога у него ранена. Оказывается, ему обе ноги-то побило. Вот беда! И палец оторвало. - А взводом командовал Голощапов Тихон Яковлевич, двадцать третьего года. Отличный товарищ! На передке, надо сказать, жизнь командования как-то отличается от того, что в тылу. Там руку к козырьку обычно так не тянули... На передке особо не прикажешь, если сам ты в минуту опасности спасовал и где-то спрятался... вон, в ровике сидишь, командуешь... - Самое трудное на войне — это труд, подчас физически изнуряющий труд, прежде чем тебе придется воевать, идти в атаку — это даже легче подчас, чем вот этот труд. Многие думают, война это постоянные бои да драки. Нет! Это постоянное усилие. Бой обычно как сон — проносится, и нет его! И опять работа. По расчетам, скажем, чтобы 45-миллиметровую пушку окопать, надо около тридцати кубов земли вынуть, а 76-миллиметровую — уже пятьдесят шесть кубов. Если по мирным расчетам, это два дня работы. А без расчета — надо было успевать к утру. Семь человек для 76-миллиметровой пушки. Для 45-миллиметровой — шесть человек. а одного человека всего-то разница, но копать надо больше в два раза. Покопали столько, сколько десяткам людей, может, не придется за всю жизнь перекопать. Такое, скажем: встали на огневую позицию, командующий, например, решил сменить на километр вправо. Опять надо копать, пятьдесят шесть кубов земли выбрасывать. Не успел докопать — говорят: влево пять километров. Снова копать. И вот иногда перебрасывают так полмесяца — и копаешь. - Просто уже и морально и физически выдыхается солдат, выдыхается, не может. Но тем не менее задачи стоят, это война, а не субботник. Не окопался — это гибель! Только окопавшись можно было рассчитывать на победу на своем участке. Не окопался — долго не продержишься. Сначала, как правило, роются ровики для укрытия, а потом только — площадка под орудие. Стоит только два штыка [для тех, кто не имел дела с лопатой: «два штыка» — два лезвия лопаты в длину — В.Потапов] вырыть, ты уже можешь лечь, в землю спрятаться — тут уже не опасно. И правило такое было — никем не заведено, но мы его твердо выполняли: ровик отроешь обязательно на том месте, если такое место есть, где след мины или снаряда разорвавшегося. Потому что мы сами, артиллеристы, знаем, что дважды в одно место снаряд исключительно редко попадает... Тогда надежно себя можешь чувствовать... - Скажем, под Сталинградом я там каких-то два с половиной месяца был, так мы сменили тридцать-сорок позиций, не меньше. Несколько сот километров! Бульдозер столько не переложит, сколько мы перекопали! Надо начинать с середки копать. Начали мы с края, вдруг, скажем, пришлось открыть огонь — значит, пушку ставить некуда. А когда с середки, ее сразу можно посадить, она на двадцать сантиметров сядет. Второй момент — физиология солдата. С центра броасть тяжелей, но зато у солдата больше сейчас сил. Были кирки. Это обязательно. Пара ломов, две кирки и семь лопат. - Больших или малых? - Малая ни к чему, ею не окопаешься. Бруствер должен быть два штыка в землю — сорок сантиметров. И сам собой должен иметь двадцать сантиметров высоты. Всего шестьдесят снтиметров. Это не для красоты, тут расчет: надо его срезать, чтобы он задерживал осколки, пули, а не был вот такой ширины. Но на войне не только окапываться приходилось. - Ведь там не асфальтовые дороги, а больше-то бездорожье. И нам, конечно, приходилось таскать довольно-таки часто и пушку, а иногда и сами машины. Когда пушка на твердом грунте, так мы с ней управляемся, а когда она в грязи, она в десять раз тяжелее. И все-таки, как-то метр за метром, разные хитрости, приспособления солдатские применяли и тащили — тащили на руках, прикрываясь щитом бронированным... Вот, скажем, 57-миллиметровая пушка, 1250 килограммов вес. Надо сказать, она очень маневеренная. Очень из всех, по-моему, удачна. У нее колеса — пять человек легко управлялись... - Особенно запомнилось — это на Украине нас погода подвела. Это помнится, начало сорок четвертого года. Обычно январь, декабрь — выпадает снег, подмерзает земля. Ну и там сначала так было. А потом пригрело, все поплыло, и иногда за сутки продвигались на три-четыре километра. То пушка засела, то машина. Одно вытащим — другое засело. Мы только благодаря помощи населения смогли продвинуться на такое расстояние в сорок четвертом году, вплоть до Одессы, и освободить Одессу... - Значит, как правило, ночью передвигаешься, занимаешь новые огневые позиции — снова надо копать. Спать некогда. Тут не бессонница — просто некогда спать. Окопался, утром артподготовка, снимаешься и движешься за пехотой. Ночью опять копаешь, опять нет времени спать. Трое суток, четверо — до того изматывает, что даже безразлично становится, и жизни что-то не рад уже. - Последнее, за что я и был награжден орденом Славы первой степени, это было в Берлине. Там уже и до Рейхстага было недалеко... Мы его, правда, не просмтривали все-таки, нам не видать было, потому что дома стояли пяти-шестиэтажные. Ну, в этот день было примерно метров пятьсот-шестьсот до Рейхстага. Наши штурмовали шестиэтажное здание... Пехота жмется к стенке, эта сторона обстреливает ту сторону, и мы катим пушку. Где один солдат появится немецкий — били, снарядов не жалели. Нам говорили: бей даже по одиночкам! Тут из-за угла эта громадина вылазит. Пехота сразу назад, в окошки: дело тут не наше, вроде того. Так это внезапно и близко... - «Тигр», да? - «Фердинанд» [Фердинанды в обороне Берлина участия не принимали. Скорее всего это САУ StuG — В.Потапов]. Ну буквально понимаете, шестьдесят или семьдесят метров... Выполз! И жерло свое поворачивает, свой набулдышник [дульный тормоз — В.Потапов]. И стоит он, понимаете, лбом, вот беда-то! Если бы боком, а то как-то... Вот тут — кто быстрее. Тут деваться уже все равно некуда! Кто быстрее. Ну она, наша пушка, юркая. На наше счастье, с первым выстрелом задымил он. Подготовил: Александр Иванов (Донецк)
Источник: «Русский дом», № 1 1997. |
