|
Страница 17 из 17 Атака из последних сил Весь день наш батальон пытается пробить немецкую оборону. Почему-то ничего не получается. Обычно, когда мы очень нажимаем, они отступают; когда они очень нажимают, мы отступаем. А тут они почему-то держатся и не отходят. Впрочем, атаки наши довольно слабенькие. Артподготовка не проводится, танковой поддержки нет. Да и пополнение, которое нам придали, не такое уж упорное. Пройдут полпути до немецких окопов, а дальше их не поднимешь. К вечеру оказалось, что в ротах почти не осталось живых. Уже после ужина, когда мы сидели за своими котелками, пришел связист из штаба батальона и сказал, что был серьезный разговор со штабом бригады. Опять был получен приказ взять немецкие окопы во что бы то ни стало. Комбат чуть не плакал, говорил, что атаковать некем, что приказ выполнить невозможно. Но приказ повторили, и завтра с утра надо будет снова идти в атаку. Будут собирать все остатки, кого только можно. Действительно, через какое-то время пришел командир взвода и сказал, чтобы мы перебазировались в окопы первой роты. Вместе с нами пошел взвод автоматчиков, человек 10, наскребли несколько человек связных от командиров, которых обычно тоже в атаку не посылают. И мы, человек 30, в темноте пошли в расположение рот. Опять идти в атаку. Когда я попал в пехоту и в первый раз сходил в атаку, я понял — это мясорубка, самое худшее, что может быть на фронте: от тебя ничего не зависит, ты обязан подниматься под пулеметный огонь и идти вперед. Служба в авиации, танковых частях, артиллерии и т. п.— санаторий по сравнению с пехотой, воюющей на передовой. Шансов остаться в живых у пехотинцев в десятки раз меньше. Поэтому, попав на какую-то очередную переформировку, я решил, что пойду куда угодно, только не в пехотную роту. Когда нас выстроили на площади и начали отбирать кого куда, вдруг появился какой-то лейтенант, прошел перед строем, посмотрел на нас, отошел и сказал: «Смелые, два шага вперед!» Считаться смелым мне очень хотелось. Что-то меня подтолкнуло, и я сделал два шага вперед. Еще какой-то парень сделал то же самое. Лейтенант критически нас осмотрел и сказал: «Пошли!» Так я попал во взвод разведки. Пришли в окопы передовой, кое-как подремали и как только рассвело начали готовиться. Поле впереди — совершенно ровное. Единственное укрытие — множество трупов наших солдат, накопившихся за дни атаки. Вылезаем из окопов и безмолвно идем вперед. В отличие от морских пехотинцев, о которых я говорил, мы атакуем без криков «ура!». Мы, 7-я гвардейская авиадесантная бригада, атакуем молча, настойчиво продвигаясь вперед. Кстати, клич «за Родину» или «за Сталина» я слышал только в кино. Метров через 30 по нам начинают стрелять, потом все интенсивнее и интенсивнее. Залегаем. Бросок за броском, от трупа к трупу приближаемся к немцам. Начался минометный обстрел. Впереди встает непреодолимая стена из земли, осколков и пуль. Я вжимаюсь в землю и жду, когда прекратится минометный обстрел. Наконец, он стих. Надо делать очередной бросок. Хотя пули свистят вовсю, готовлюсь, набираюсь решимости, потом сжимаюсь в пружину, выскакиваю и несусь вперед. Линия немецких окопов уже близко. И вдруг чувствуется: что-то произошло. Непонятно что, но потом догадываюсь: из немецких окопов перестали стрелять. Неужели немцы убежали? Не верится. Чудо. Это бегство всегда воспринимается как тайна. Не понятно, почему они убегают. Они сидят в укрытиях, в безопасности. Мы идем на них почти в полный рост и представляем собой хорошую мишень. Они могут спокойно нас расстрелять. Зачем убегать? Я понял это, когда сам оказался в роли атакуемого. Ты сидишь в окопе и стреляешь в бегущего на тебя немца. Ты, вроде, верно прицелился, ты стреляешь в него раз, другой. А он, как заколдованный, снова встает и идет на тебя. Появляется мысль, что, может быть, в твоем автомате сбита мушка, искривлен ствол. И когда он приближается, ты уже уверен, что он неуязвим, что его нельзя убить. Источник: http://lib.ru
|
