Колесник Николай, артиллерист, партизан |
Я родился 19 декабря 1922 года на Украине в селе Степановка Магдалиновского района Днепропетровской области в обычной крестьянской семье. Сызмальства работал на различных сельхозработах. Помню, оставляли меня на неделю одного стеречь баштаны. Оттуда даже собака сбежала, а я смог. Из одежды на мне была только крашеная бузиной рубаха и более ничего: первые штаны мне сшили только тогда, когда я пошел в школу. Питался я там арбузами и прочим подножным кормом, что впоследствии очень помогло мне выжить. [Его брат Владимир Гаврилович Колесник — танкист, попал на войну против Японии в 1945 году, ранен снайпером за несколько часов до первого боя в котором сгорели его танк и экипаж — рассказывает, что Николай Тарасович знал все съедобные корешки и травы, мог босиком ходить по болотному очерету и находить в болоте
Мне удалось закончить десятилетку, десятый класс закончил в 1941 году. В августе наш Новомосковский военкомат организовал эвакуацию непризванной молодежи, чтобы та не попала в руки немцев. Отправили нас эшелоном на восток, но под Синельниковым эшелон разбомбили. Оставшихся в живых и не сбежавших, переформировали в Запорожье: всех десятиклассников, в том числе и меня, отправили под Бердянск во 2-е Ростовское Артиллерийское училище. Но спустя несколько недель линия фронта подошла к нашему училищу. Нас построили, раздали
Бригада наша стояла в Майкопе. Как теперь говорят, она была укомплектована всем «с нуля». Потом, с апреля до и июня месяца мы отступали на Воронеж, здесь мы остановились и образовали Сталинградский фронт. Командовал фронтом маршал Тимошенко. Мы довольно долго держали оборону, а потом немцы опять сильно ударили и отбросили нас до Старобельска. Мы отступали в страшной неразберихе под постоянным артобстрелом и под ударами с воздуха. От взвода у меня осталось только одно орудие [судя по всему, 45-мм противотанковая пушка — Максим С.] и расчет из четырех человек. По связи нам приказали занять оборону у дороги и прикрывать отход наших войск. Встали. Окопались. Немцев не было весь вечер, ночь и почти весь следующий день.
К концу следующего дня показалась немецкая колонна. Мы открыли огонь из пушки и подбили два бронетранспортера. В ответ немцы открыли сильный пулеметный огонь и под его прикрытием заползли в лес. Тогда мы перекатили свое орудие на новую позицию. К этому моменту у нас оставалось несколько осколочных и всего два бронебойных снаряда. Мы прекратили огонь. Через некоторое время немцы пошли в атаку. Мы несколько раз выстрелили по пехоте осколочными снарядами, немцы вновь залегли. Вскоре они подтянули минометы и накрыли нашу позицию. Перемешали все в кашу, разбили наше орудие…
Как ни странно, но немцы не стали добивать тех из нас, кто был ранен, подняли, дали в живот прикладом винтовки, запихнули в грузовик и отвезли в Старобельск, где был временный лагерь для военнопленных. Представьте себе: начало июля, голая степь, жара. Воду и еду нам практически не давали. Людей в лагере — тьма, все битком набито…
Несколько человек из нас решилось на побег, пока оставались хоть
Однажды налетела наша авиация и нещадно бомбила немцев. В общей суматохе мне удалось бежать. Великими предосторожностями я поездом добрался до Днепропетровска. Оттуда пешком дошел до в Новомосковска. Город был весь сожжен, но моя мать была жива. Она спрятала меня на чердаке сарая, потому что немцы расстреливали всех вновь прибывших. Через две недели на меня вышли местные партизаны-подпольщики Мирошник и Зина Белая. Они сделали мне «аусвайс». Но, видимо, неудачно: поймали меня немцы с этим «аусвайсом», заперли на два дня в бараке, где сидели такие же «невыясненные» личности. Мне повезло и через два дня меня отпустили.
Я стал членом подпольной организации. В виде прикрытия я работал слесарем по ремонту машин на жестекатальном заводе [ныне Новомосковский трубный завод — Максим С.] Основным же моим занятием был саботаж. Несколько раз мы устраивали побеги пленных красноармейцев из местного накопительного лагеря.
Нашим руководителем был Никита Головко. Вообще, разные были у нас задания. Прятали и распространяли среди проверенных горожан радиоприемники, помогали продуктами нашим пленным красноармейцам, много чего было. Помню, паролем нам служила красная пуговица за лацканом пиджака.
Так продолжалось до 1943 года. К зиме фронт подошел к селу Вольное и я получил задание выйти к передовой части Красной Армии и провести ее под мостами на завод по производству шпал. Я встретил наших, но оказалось, что это совсем не фронт, а прорвавшиеся остатки одной из частей части 35-й армии, всего человек 60. Мы приняли решение атаковать город. Мне, как офицеру-артиллеристу, дали под командование противотанковую пушку. На следующий день мы атаковали, прорвались километра на
В 15:00 того же дня к нам в тыл с Марьяновской горы вышли немецкие танки. Мне удалось развернуть и докатить орудие до
Пришли ко мне домой. Один из бойцов остался со мной дома, а двое других с партизаном Садко пошли в отряд Совы, который стоял в лесу за рекой Самарой. Была зима, река замерзла, и они пошли прямо по льду. Немцы их заметили и срезали двоих из пулемета. Потом подошли, накрыли им лица платками и ушли. Ночью на лед никто из нас не совался, но к утру трупы исчезли. Оставшийся в доме боец подлечился (у него была сильнейшая чесотка) и ушел на фронт в сторону Павлограда. Больше о нем я никогда не слышал.
Через некоторое время пошли слухи, что с Павлограда катится волна арестов подпольщиков. Мы договорились с партизанами из отряда Лещенко, что они переоденутся в немецкую форму, заберут наших из города, и под видом арестованных уведут в лес.
Но они не успели, и это вызвало даже путаницу. Немцы арестовали часть подпольщиков, а мы, оставшиеся на свободе, не знали, что это были не переодетые, а настоящие немцы. В среду мы с Колей Белым пошли в кино, на явку. Нас взяли прямо на улице. Доставили в полицию, развели по разным камерам, где очень долго и жестоко били.
Дней через десять нас вывезли в Днепропетровскую полицию. Снова месяц допросов и побоев. В конце сентября 1943 года фронт вплотную подошел к Новомосковску, и оставшихся там арестованных партизан начали спешно расстреливать. Так погибли Никита Головко, Зина Белая, Женя Шуть (секретарь горкома комсомола).
Двадцать пятого сентября нас, подпольщиков, вместе с другими военнопленными погрузили в вагоны по 95 человек в вагон и отправили на запад. Я оказался в одном вагоне с Колей Белым. Второго или третьего октября мы прибыли в Вену. Очень красивый город! Нас вели по его улицам, где росло множество фруктовых деревьев, но, к нашему сожалению, мы ничего не могли сорвать: через каждые десять метров стоял конвоир с собакой.
Привели нас в лагерь Маутхаузен (Mauthausen). Высоченный четырехметровый каменный забор. Ров с водой. Проволочное заграждение и три запретные зоны…
Построили нас по 10 человек и стали бить палками с двух сторон с таким расчетом, чтобы по каждому попасть…
Площадка, окруженная с обеих сторон рвами. Нужно пробежать с одного конца площадки до другого. Пока добежишь — обязан с себя с себя снять всю одежду и бросить в эти ямы. Потом нам сдирали волосы с головы и со всех частей тела и обливали нас
Врачебный осмотр, похожий на конвейер. Каждому на груди карандашом ставят знак: крест. Если красный крест, то идешь в барак. Если синий — в лазарет. А если черный — идешь в крематорий. Мне нарисовали красный крест. Завели в «баню», где пять минут обливали ледяной водой, после чего направили в карантинный блок. Блок рассчитан на 1200 человек, но нас туда набилось много больше. Чтобы всех уместить, нас уложили «валетом» и немцы ходили по нас и жестоко били всех подряд, чтобы уместить 600 человек в один ряд.
Я оказался в одном бараке с Зориным, Лещенко и Садко. Утром нас, голых, выгнали на мороз и вместо обуви выдали деревянные башмаки на ноги. Помню, плац был вымощен булыжником, на нем в такой обуви стоять было совершенно невозможно. От холода мы жались друг к другу, но нас тут же били, чтоб не группировались, и заставляли кругами бегать по плацу. В деревянных башмаках. Потом налили в миски по 250 грамм
В обед давали суп, но меня угораздило «не так» подать повару миску и он за это ударил меня наотмашь половником. Выбил мне передний зуб. От удара и общей слабости я потерял сознание и упал. Садко не побоялся и втащил меня в строй, этим он спас меня от неминуемой смерти.
В карантине нас держали 21 день. За это время нас всех переписали. Мы с Садко записались автослесарями. Там было так: инженеров — в цеха, а остальных — в карьер. Карьер — это сто пятьдесят три ступени вниз. Там кайлами отесывали до нужных размеров камни и затем на руках тащили их наверх. Если камень оказывался испорчен, то ты получаешь 25 ударов палкой и остаешься без обеда на неделю. Это — верная смерть.
В лагере перемешались все национальности. Здесь были все, кроме японцев и финнов. Больше всего было испанцев и поляков. Меня, как автослесаря, перевели в мастерские «Даймлера», где за три дня пришлось освоить шлифовальный станок. Изучить станок мне помогал один чех. Напарник — немец — работал днем, а я — ночью. Время шло…
Летом 1944 года американцы разбомбили наши мастерские, и мне опять пришлось работать в карьере. Есть в лагере приходилось все. Траву, древесную кору, очистки картошки и буряка. [Незадолго до смерти мой дед вдруг неожиданно вспомнил какая жирная и вкусная (!) была в Австрии глинистая земля — Максим С.]
Люди в лагере были всякие, военнопленные, гражданские, попадались также бандиты и уголовники всех национальностей. Был среди нас и австриец-коммунист.
Немцы очень следили за чистотой в лагере. Не было тут ни крыс, ни мышей, ни вшей и других паразитов. Следили, чтобы не было никаких болезней. Если вскочил прыщ — немедленно кубик воздуха в вену. Если заболел, то был обязан сам утопиться в бочке с водой, специально для этого стоящей посреди лагеря!
В марте 1945 года в Маутхаузен эвакуировали заключенных из Освенцима. Лагерь оказался настолько переполнен, что кроме крематория и бани стали топить людей в штольнях каменоломни. Видя такое дело, мы решили не медлить с побегом. За два дня до побега мы засорили туалет с тем расчетом, чтобы в нужный момент никто из охраны не заинтересовался чем мы занимаемся у туалета чужого барака.
В 23:00 в лагере выключили свет и мы ушли через канализационную трубу. Со мной бежали австриец-коммунист, одессит Марк, два югослава и еще шестеро русских военнопленных. Всю ночь пробирались к горам, затемно успели добраться и укрыться в их изломах.
Горами шли три ночи. Помню лишь сырость и холод: в марте в горах очень влажно. Наши раны начали гнить. Однажды наткнулись на дом
К тому времени нас осталось восемь человек. Переоделись мы в штатское и вооружились тем оружием, что нашли в том доме. Потом оставили этот дом и шли еще 21 день, пока не вышли к французской границе. Там, у границы, стоял
Деваться было некуда. Залезли мы на чердак и отстреливались пока было чем. Потом немцы избили до полусмерти оставшихся в живых, сковали нас друг с другом цепями и отвезли на машине обратно в Маутхаузен. Подвесили нас на воротах на цепях на всеобщее обозрение, чтобы другим не повадно было бегать. Три дня мы так висели!
На третий день сняли нас с ворот и приказали всем повеситься. Югославы повесились. А остальные — нет. Тогда всех опять заковали и подвесили на те же ворота. Но теперь днем, скованных, водили нас на работы в каменоломню, а ночью опять подвешивали. Австриец умер на воротах, перед самой смертью просил передать своим трем детям, что он умер Человеком…
Приближалась победа. Нас почти не кормили. Эсэсовцы
Через три дня мы уже могли
Мы решили убежать от американцев в наш старый лагерь. Так и сделали. Вернувшись в Маутхаузен, узнали, что за время нашего отсутствия погибло много людей. В лагере вершился самосуд. Потом в лагерь пришли советские представители, собрали всех советских офицеров и перевезли в Чехословакию, в том числе и меня. Там нас с пристрастием проверяли СМЕРШевцы, а оттуда нас перевезли во Львов в фильтрационный лагерь. Там опять три дня проверок. Но мне повезло, мне выдали одежду, документы и вернули мое звание.
Отправили меня на японский фронт. Но я решил заехать домой и отстал от своей части. Догнал ее уже в Джамбуле, когда боевые действия закончились. В
Умер Николай Тарасович во сне 14 сентября 2001 года. Последние полгода ему перестала сниться война, а снились только степь и кони. До конца жизни сохранилось в нем презрение к смерти. Он два с половиной года боролся с болезнью, которая убивает людей за шесть месяцев и до последнего дня заставлял себя через силу есть и надеялся выздороветь.
Источник: записано внуком,
Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript
, по рассказам деда.
Лит. обработка: Валерий Потапов